Каждый день я ждал любимую мою вестницу весны -трясогузку, и вот наконец, и она прилетела и села на дуб и долго сидела, и я понял, что это наша трясогузка, что тут она где-нибудь и жить будет. Мы стали даже узнавать, когда птичка садилась с прилету на дуб. Наша эта птичка, будет ли она тут с нами вблизи где-нибудь жить, или ей надлежит дальше лететь.
И тут присела она лишь отдохнуть, наш скворец, когда прилетел, то нырнул прямо в свое дупло и запел.
Наша трясогузка с прилету прибежала к нам под машину, и Сват стал прилаживаться, как бы ее обмануть и схватить. С передним черным галстучком, в светло-сером, отлично натянутом платьице, живая, насмешливая, она проходила под самым носом Свата, делая вид, будто вовсе не замечает его, а когда он бросался на эту изящную француженку со всей своей собачьей страстью, она, конечно, заранее приготовленная к нападению, отлично понимающая собачью природу, отлетала от него всего на несколько шагов. Тогда он, вцеливаясь в нее, опять замирал, и она, раскачиваясь на своих тоненьких пружинистых ножках, глядела прямо на него и только что не смеялась вслух. только что не выговаривала:
— Да ты же мне, милый, не сват, не брат, И не деверь, и не кум, и не зять, и не свояк.
И наступала, иногда даже прямо рысцой. И замечательно было, что спокойная пожилая Лада, если только она тут быта где-нибудь, неподвижная, замирала, как на стойке, и наблюдала игру, не делая ни малейшей попытки вмешиваться. И Бой тоже, конечно, видя игру, замирал, но у него замирание было только от избытка страсти.
Огненным глазом он созерцал птичку-француженку, не смея сдвинуться с места, хотя бы игра продолжалась и час, и больше. Лада же следила совершенно с тем же комическим интересом, как и мы, когда француженка, увертываясь от Сватовой пасти, отлетала, когда же та начинала наступать, подбегать, то переводила свой черный глаз на Свата, стараясь понять, выдержит он и поймает или же француженка опять покажет ему длинный хвост.
Не прошло десяти секунд, как любопытная француженка прибежала узнать, куда делись мы, и сверху от нас в двух шагах сидела и трясла своим хвостиком в величайшем изумлении.
— Любопытная она! — сказал нам Мазай.
Тогда мы проделали то же самое несколько раз, приладились, спугнули, присели, навели аппараты на одну веточку, выступающую с поленницы, и не ошиблись: проскакав по всей поленнице, птичка села на веточку, и мы сняли ее зараз и «лейкой» с телеобъективом, и зеркалкой.
Очень довольный успехом, нам говорил Мазай, что у всякого зверя, птицы и рыбы есть свой характер, и на то у человека разум, чтобы характер понять. И еще у всех зверей и у всякой твари есть место любви своей и родины. Спугните зайца, он сделает круг и вернется на лежку. Стоит судачиха, приходит судак, заколешь острогой судака, оставишь судачиху, а на другой день к этой судачихе другой судак приплывет. Вся хитрость в этом, и человеку дан разум, и он это понял и стал на земле хозяином, и нет ничего на земле сильней человека.
— Вот ты говоришь, – сказал Петя, — постоянно говоришь, что человек сильнее всего, и с большой радостью, а какая радость в том, что человек все захватывает и разоряет?
— Это не человек разоряет, – ответил Мазай, — это враг человека. А я за то дивлюсь силе, что вижу в это» добро, и когда вижу, как добро перемогает зло, – радуюсь.
